В 2000 году жизнь 40-летнего учителя из США перевернулась с ног на голову. Когда-то он работал надзирателем в тюрьме, а недавно получил магистерскую степень по педагогике, устроился в школу, женился во второй раз. Теперь же по решению суда его выселили из дома за домогательства к маленькой падчерице, объявили педофилом и обязали принимать гормональный препарат для подавления сексуального желания. Его снова ждала тюрьма, только уже как преступника.
Несколькими месяцами ранее учитель ни с того ни с сего заинтересовался порнографией, в том числе детской, и стал пользоваться секс-услугами. Понимая, что поступает плохо, но не в силах с собой совладать, он делал все это тайком. Потом учитель начал приставать к падчерице, а та пожаловалась матери.
Судья предложил альтернативу тюрьме — 12-ступенчатую программу для зависимых от секса в реабилитационном центре. Мужчина согласился. Правда, вскоре его оттуда исключили за домогательства к сотрудницам лечебницы и пациенткам. Выбора не осталось. Мужчина стал готовиться к тюрьме.
Вечером накануне отправки у него сильно заболела голова. Он пришел в университетскую больницу Шарлотсвилла, где его направили к психиатру. Мужчина рассказал про головную боль и вдобавок про мысли о самоубийстве и страх из-за того, что ему хочется напасть на женщину, у которой он снимает жилье. Его оставили на ночь. На следующий день у него появились проблемы с координацией. Попав к неврологу, он стал приставать к медикам-женщинам. Это была не единственная странность, и врач решил сделать томографию головного мозга.
На томограмме виднелось громадное светлое пятно — киста и раковая опухоль в районе правой лобной доли мозга. После хирургической операции в декабре 2000 года состояние мужчины быстро улучшилось. Он записался в "Анонимные сексоголики", и через семь месяцев ему разрешили вернуться домой, сочтя, что его падчерица теперь вне опасности.
В октябре 2001-го мужчину снова стали мучить головные боли, а вдобавок он опять тайком смотрел детскую порнографию. Повторная томография показала, что рак вернулся. В феврале 2002-го опухоль еще раз удалили, и мужчина почти полностью оправился.
Неврологи, описавшие этот случай, в своей статье не рассказали о дальнейшей судьбе пациента: стал ли он снова обычным человеком. Но, по их мнению, сексуальный интерес к детям возник у него из-за опухоли, ведь, во-первых, после операции влечение пропало, во-вторых, затронутая область мозга, как известно из других исследований, связана с контролем импульсов и взаимодействием с людьми.
Обычно установить причинно-следственную связь между поступками и состоянием мозга чрезвычайно трудно или практически невозможно. Тем не менее история американского учителя заново поднимает где-то неудобные, а где-то интригующие вопросы. В какой мере преступники ответственны за то, что сделали? Какого наказания они заслуживают? Способны ли они исправиться и можно ли им помочь?
Надежду подступиться к ответам дают бурно развивающиеся нейронауки, благодаря которым наконец-то удалось детально рассмотреть мозг и понаблюдать за ним в действии. Теоретически всевозможные томографы и то, что придет им на смену, помогут прояснить и многое другое: правдивы ли показания, полученные судом, действительно ли участники процесса помнят произошедшее, испытывают ли боль и страдания те, кто считают себя потерпевшими, и, наконец, верны ли сами основы права.
Есть и скептики. Они считают, что прорывов в "нейроправе" и "нейрокриминалистике" — так называют междисциплинарные области на стыке с науками о мозге — придется ждать годы или десятилетия, а некоторые мечты вообще никогда не сбудутся. Особенно сильно скептиков настораживает, что уже сейчас результаты исследований мозга используются в залах судах и законодательных палатах чересчур вольно или даже ошибочно.
Черепа и право
В первой половине XIX века наука о мозге уже повлияла на представления о преступлениях и наказаниях. Называлась она френологией. Позже, обретя популярность, френология стала неразрывно связана с расистскими теориями и евгеникой, но по своим временам была весьма прогрессивным учением. Френологи считали, что разум сосредоточен в мозге, мозг состоит примерно из 30 "органов", которые отвечают за разные способности и склонности, размер "органов" пропорционален их активности, а судить о них можно по очертаниям черепа.
Преступные поступки френологи также связывали со структурой мозга. Один из самых известных среди них, Иоганн Гаспар Шпурцгейм, рассуждал, что "органы" сами по себе ни хорошие, ни дурные, но из-за непропорционально крупного размера какого-то из них возникает разлад. Например, нормальный "орган разрушительности" подталкивает человека к полезным переменам, увеличенный — к убийству. "Орган жадности" может сподвигнуть как к работе ради денег, так и к краже. Свободе воли в этой схеме оставалось мало места.
Френологи не снимали с преступников всю ответственность за поступки, но считали, что одни виноваты больше, чем другие. Впрочем, были и радикалы вроде Мармадюка Сэмпсона. Он видел в каждом преступнике больного человека, которого бесполезно карать. Остальные рассуждали в похожем ключе. Распространенные в те времена телесные наказания, одиночное заключение и смертная казнь ради воздаяния и устрашения казались им в лучшем случае бессмысленными, в худшем — вредными.
Так как преступники не вполне свободны в своих поступках, страх не может их остановить, а поскольку структура мозга хоть и обусловлена наследственностью, но подвержена изменениям, пытки способны усугубить внутренний разлад. Поэтому френологи поддерживали идею о том, что привычные нам тюрьмы, которые тогда стали строить в Великобритании и Америке, следует использовать в основном для исправления заключенных и изолирования от общества тех, кого исправить невозможно.
Насчет мозга френологи были правы только в общих чертах. Этот орган действительно отвечает за восприятие, мышление и поведение, но устроен намного сложнее, чем казалось в XIX веке, в исполнении любой функции участвуют много регионов мозга, а по форме черепа практически никогда нельзя что-то понять.
Нейронаука после френологии
В середине XIX века появился более надежный метод — исследование людей с поврежденным мозгом. Если человек потерял какую-то способность, то, вероятно, она связана с травмированной областью. Чем-то это напоминает собирание мозаики, где каждый случай — новый кусочек, с той разницей, что они не всегда аккуратно стыкуются, зато могут нахлестываться друг на друга, а картина получается расплывчатая (описание приобретенной педофилии у больного раком учителя тоже стало крошечным элементом огромной головоломки).
Но настоящий прорыв в нейронауке начался всего несколько десятилетий назад благодаря позитронно-эмиссионной (ПЭТ) и функциональной магнитно-резонансной томографии (фМРТ). Томографы позволили с прежде недостижимой точностью рассмотреть, что происходит в мозге, не вскрывая черепную коробку и не вставляя внутрь электроды.
Правда, даже ПЭТ и фМРТ оставляют желать лучшего. У них есть два существенных ограничения. Первое — пространственное разрешение: грубо говоря, насколько четким получится изображение. В самых мощных томографах разрешение составляет порядка одного миллиметра. Звучит впечатляюще, но в таком объеме могут уместиться десятки тысяч нейронов. Выглядеть они будут как единый источник сигнала. Второе ограничение — временное разрешение. Активность клеток оценивается не напрямую, а по обмену веществ, например по притоку крови и ее насыщенности кислородом. Но кровь поступает с задержкой, то есть уже после того, как нейроны сделали свое дело.
Оба этих ограничения (и другие) в разной степени присущи и технологиям визуализации, появившимся после ПЭТ и фМРТ. Из особенно залихватских лекций на TED и научно-популярных книг можно заключить, что ученые вплотную подобрались к самым сокровенным тайнам человеческой природы. Но на практике в нейронауках пока разбирают приземленные вопросы.
Показательное исследование вышло на днях в журнале Current Biology. Авторы попытались выяснить, почему после умственных нагрузок ослабевает когнитивный контроль (например, люди чаще поступают импульсивно). С помощью магнитно-резонансной спектроскопии они обнаружили накопление глутаминовой кислоты в мозге, которая в больших концентрациях может быть токсичной. По мнению авторов, так как избыток нужно устранить, в мозге запускается механизм, который делает более затратной активацию задействованного в когнитивном контроле участка коры. Критики на это тут же заметили, что объяснение выглядит чересчур просто и что использованная в исследовании аппаратура даже не позволяет отличить глутаминовую кислоту от похожего вещества, глутамина.
Главный вывод, который можно сделать на сегодняшний день, — о мозге предстоит выяснить намного больше, чем уже известно.
Нейронаука в деле
Впрочем, в судах обычно и не рассуждают о Больших Вопросах — что такое сознание? есть ли свобода воли? — а ответы на приземленные вопросы, наоборот, были бы кстати. Доводы с опорой на нейронауку уже не редкость. Так, в Словении с 1991 по 2015 годы "нейродоказательства" были использованы почти в каждом пятом процессе над убийцами. Правда, чаще всего это были результаты тестов без применения сложной аппаратуры, а структурная визуализация и электроэнцефалография применялись реже. Упоминаний функциональной визуализации (тех самых изображений мозга в действии) ученые, проверявшие судебные постановления, не нашли.
Специалистов в области права настораживает не использование методов из нейронаук как таковое, а злоупотребление ими. Один громкий случай произошел в 2008 году в Индии: женщину приговорили к пожизненному заключению за то, что она отравила мышьяком бывшего жениха. Одним из доказательств послужили результаты теста с помощью электроэнцефалографа. На череп подозреваемой поместили электроды, а затем следователи зачитали ей свою версию произошедшего. Якобы показания прибора подтвердили, что женщина помнила эти события, а не услышала о них впервые. Судья принял этот довод, хотя нет убедительных подтверждений эффективности этого метода.
В Нидерландах пошли дальше и, опираясь на данные нейронауки, реформировали уголовное право. Еще в 1965 году там разрешили в некоторых случаях судить 18–20-летних как несовершеннолетних. Весной 2014-го максимальный возраст увеличили до 22 лет (и одновременно ужесточили максимально возможные наказания за тяжкие преступления для тех, кто в самом деле несовершеннолетний).
Логика была следующая. Поступки зависят от того, насколько хорошо человек контролирует свои импульсы и эмоции, осознает и рассматривает последствия, обладает эмпатией. К 20 годам эти способности не вполне развиты. Среди прочего, это подтверждается данными из нейробиологии, согласно которым мозговые структуры еще формируются на третьем десятке лет и работают не так, как у взрослых.
В том, что касается мозга, подтверждением служили три научные статьи. В одной описано исследование нескольких десятков человек в возрасте 12–22 лет. Хотя закон предполагает, что к ним надо относиться одинаково, фМРТ выявила существенные различия внутри этой группы. Вдобавок из работы неясно, что происходит с мозгом после 22 лет, а именно этот возраст был определен как верхняя граница в нидерландском уголовном праве.
Вторая статья была обзором других работ. В ней сказано, что к шести годам объем мозга составляет 90% от того, что у взрослых, а к 16 годам многие важные области практически полностью сформированы. Третья статья — тоже обзор. В нем говорится, что мозг развивается как минимум до 30 лет, а между людьми в разных возрастных группах есть большие отличия. Иными словами, данные в поддержку реформы на самом деле ее не оправдывают.
Законодатели провели четкую границу (по возрасту), но исследования мозга обычно говорят о том, что между людьми таких границ нет. Это не значит, что правила изменили напрасно, но показывает, как нейронауку подчас используют превратно.
Скоро, позже, никогда
Вероятно, в будущем эта проблема никуда не денется. В 2018 году Моррис Хоффман — судья и участник исследовательской сети, которая занимается правом и нейронаукой, — написал эссе "Девять предсказаний насчет нейроправа". Свои предсказания он разделил на три группы.
В первую попали те, что касаются следующих десяти лет. По мнению Хоффмана, за этот срок методами нейронаук научатся достоверно распознавать хроническую боль и диагностировать некоторые психиатрические нарушения, например тяжелое шизоаффективное и посттравматическое стрессовое расстройство. Но если диагностирование хронической боли может сильно изменить тяжбы, касающиеся причиненного вреда или потери трудоспособности, то душевные расстройства продолжат выявлять традиционными клиническими методами, а новшества пригодятся как дополнение в случаях, когда мнения экспертов расходятся (история с американским учителем — этого рода).
Предсказания из второй группы охватывают горизонт от десяти до 50 лет. Хоффман считает, что за это время появятся надежные детекторы лжи, станет возможной индивидуальная оценка развитости мозга, выявление воспоминаний о лицах и местах и некоторые другие технологии. А на две вещи, по мнению Хоффмана, нейронаука никогда не повлияет. Во-первых, даже если удастся разобраться в механизме толерантности к химическим веществам, зависимость от этих веществ так и останется загадкой. Во-вторых, никакие свидетельства не убедят, что из права следует исключить понятия свободы воли и ответственности.
В эссе приведено и еще одно, десятое предсказание. Адвокаты, прокуроры, судьи, журналисты, всевозможные пройдохи, обещающие исцеление, и все остальные будут и дальше злоупотреблять нейронаукой, чтобы прийти к выводам, которые она попросту не позволяет сделать.
Как и любые другие прогнозы, написанное Хоффманом не следует принимать на веру. Но его последнее предсказание в самом деле выглядит правдоподобно.
Марат Кузаев
