Для нас немцы во Второй мировой войне — прежде всего те, кто напал на Советский Союз и устраивал зверства в концентрационных лагерях. Но большинство немцев остались в Германии и сначала жили более-менее обычной жизнью (а когда война закончилась, пытались к ней вернуться). О них мы знаем не так много. Книга "Земля, одержимая демонами: Ведьмы, целители и призраки прошлого в послевоенной Германии" Моники Блэк, автора ранее переведенной на русский язык "Смерти в Берлине", закрывает эту брешь.
В Лемго, как и во всей Германии, жизнь евреев стала еще более нестабильной в годы после "Хрустальной ночи". Евреи жили в Лемго с XIV в. В 1900 г., на пике численности населения города, 111 из 8148 его жителей были евреями. К 1942 г. остались лишь 22 человека, в основном пожилые люди. Уже в конце июля того же года многие горожане пришли на рыночную площадь посмотреть, как забирают последних соседей-евреев для депортации.
Что происходило в умах тех, кто собрался на площади, чтобы стать свидетелем этого изгнания? По крайней мере некоторым, как нам известно, происходящее показалось тревожным, более того — опасным. Они предупреждали, что "германской нации следует ждать Божьей кары" за такое обращение со стариками, людьми, "неспособными обидеть и мухи". Это была непопулярная точка зрения, но, высказанная, она не могла остаться неуслышанной. Она существовала, она прозвучала. Позднее, когда все узнали, какая судьба постигла евреев Лемго, кто-то, безусловно, вспомнил, что слышал эти слова. Или произнес их.
Большинство немцев оставались по большей части равнодушными к гонениям на соседей-евреев. Некоторые, однако, усматривали в том, как велась война — как бесчеловечная, апокалиптическая кампания, затягивавшая в свой водоворот даже стариков, — не только опасность, связанную с насилием, пушками и падающими с неба бомбами, но и опасность духовную. На последних катастрофических этапах Второй мировой войны некоторые задавались вопросом, не кара ли это Небесная. "У немцев тревога по поводу своей вины соединялась с чувством, что сами они жертвы", — пишет историк Николас Штаргардт. Люди стали прислушиваться к любым гипотезам, перебирать множество вариантов исхода. Практически каждый занялся предсказанием будущего и стал мастером чтения знаков.
Модель вовлечения в умозрительные толкования, движимые страхом и жалостью к себе, с особой силой проявилась после того, что Штаргардт считает поворотным моментом войны для Германии, — после бомбардировки Гамбурга. Больше недели в конце лета 1943 г. британские и американские бомбардировщики атаковали город с воздуха. 34 000 человек было убито, большая часть второго по величине города в Германии сожжена до основания. Союзники назвали эту кампанию операцией "Гоморра" — по закосневшему в грехах городу, стертому Богом с лица земли в "Бытии". Это название, безусловно, было призвано передать нечто большее, чем просто разрушительную мощь. "Гоморра" — это было заявление о том, на чьей стороне Бог. Это было пророчество. На определенном уровне союзники понимали, что моральную тревогу можно использовать в качестве оружия и что война, в которой они сражаются, способна пробудить древний страх перед мстительными богами. "Наш родной город умирает, — сказал пастор своим прихожанам после бомбардировки Гамбурга. — Должны ли мы винить в этом Королевские ВВС?" Нет, заключил он; здесь действовала не только рука врага, это была "Его рука"!
Пастор отчетливо понимал: знаки должны быть прочитаны. Они неочевидны; их необходимо расшифровать. Пока тянулась война, стали множиться предсказатели всех мастей. Некоторые немцы проводили прямую связь между бомбардировкой Гамбурга и гонениями на евреев. Нацистское государство фактически поощряло эту интерпретацию, во всяком случае ее версию. Чтобы укрепить решимость народа, министр пропаганды Йозеф Геббельс распространил мысль, будто бомбы союзников — это "месть евреев": евреи использовали свое влияние на Вашингтон и Лондон, чтобы разрушить Германию. Однако после Гамбурга эта идея зазвучала по-своему. По всей стране немцы шептались, что это возмездие за Kristallnacht. Во многих городах, в том числе в Гамбурге, на месте, где когда-то стояли синагоги, были сооружены грандиозные бетонные бункеры. Из-за этого все большему числу людей бомбы виделись Божьей карой.
Надеясь взбодрить нацию, Геббельс пообещал чудеса, в том числе "чудо-оружие", которое изменит ход войны. Он поручил своим сотрудникам печатать и анонимно рассылать по почте пророчества, предсказывающие окончательный триумф Германии. Распространялись старые легенды и отрывки из фольклора, изображающие сияющий, величайший Германский рейх, символом которого являлась огромная птица, укрывающая птенцов, — сюрреалистический образ человеколюбия в разгар войны на уничтожение. Популярные песни с такими названиями, как "Все наладится" и "Это не конец света", заполнили радиоэфир, призывая к стойкости. Другие — "Не тревожься об этом", "Я знаю, однажды случится чудо" и "Купи себе яркий шарик" — создавали впечатление, что проблемы ушли. Однако бомбы продолжали падать, и фронт подходил все ближе. В преддверии конца уже невозможно было остановить поток слухов, заполонивших каждый уголок рейха.
Итак, люди делали то, чем издавна занимались перед лицом бездны, — выискивали предзнаменования в природе. Они высматривали свидетельства вердикта, милости или наказания, пытаясь осмыслить окружающий мир, который рушился у них на глазах. Осенью 1944 г. в Судетах появились сообщения о громадном дымном облаке на востоке и окровавленном кулаке, потрясаемом с угрозой. В Нижней Силезии видели, как Солнце "пляшет", и кажется, в любой момент может столкнуться с Землей. Свидетели верили, что мир вскоре "погрузится в огнь и тьму". Огненный меч материализовался над Богемским лесом. Кто-то наблюдал огромный крест в небесах, с полной луной в центре. Во Фризойте, в Нижней Саксонии, местный житель, наделенный даром предсказателя, имел видéние: весь его городок поглотило пламя.
Эта апокалиптичность не была беспричинной. Адольф Гитлер отказывался допустить повторение того, что случилось в 1918 г., когда закончилась Первая мировая война, финал которой многие немцы считали позорной капитуляцией. Нацистская верхушка преисполнилась решимости сражаться до самого конца, каким бы он ни был. "Война продолжалась, — пишет историк Ричард Бессель, — не только из каких-то стратегических соображений, но и ради нее самой". Мальчиков-подростков отправляли воевать едва обученными, старикам и юнцам вручали противотанковые ружья, чтобы они шли защищать родину. Солдат бросали в самоубийственные бои, в которых у них не было шанса на победу. К осени 1944 г. на Восточном фронте умирали по 5000 немецких солдат ежедневно. За один лишь январь 1945 г. погибли 450 000 солдат вермахта — намного больше, чем потеряли Соединенные Штаты и Великобритания за всю войну.
И чем дольше немецкая армия пыталась удержать свои, все более плачевные, позиции, тем более смертельно уязвимым становилось гражданское население перед военными действиями. К весне 1945 г. порядка 19 млн человек были эвакуированы из городов в сельскую местность, чтобы спастись от бомб, либо бежали на запад от Советского Союза, оккупирующего восточногерманские территории. Среди них было много женщин, которые брели пешком, таща на себе все, что у них еще оставалось, иногда вместе с детьми. Им негде было остановиться, почти нечего есть, и они были совершенно беззащитны перед насилием со стороны местных жителей и вторгшихся военных. По мере ослабления воздушной обороны Германии союзнические бомбардировки городов стали более интенсивными и губительными. Воздушные налеты теперь достигали юга и востока страны, до сих пор считавшихся относительно безопасными. В феврале 1945 г. до 25 000 человек были убиты в Дрездене за одну ночь бомбардировок. После этого ничего другого не оставалось, кроме как навалить горы тел на металлические решетки, облить горючим и поджечь. Они горели несколько дней.
По мере того как с востока надвигалась Красная армия, ожидание возмездия Советов — расплаты за бесчеловечную политику уничтожения, которую проводили нацисты против Советского Союза, — вызывало особую тревогу. Люди "судорожно пытались себя успокоить, рассуждая, что, возможно, в итоге все обернется не так уж плохо". Эти наблюдения, записанные анонимным разведчиком в СД в марте 1945 г., особенно поразительны. "Восьмидесятимиллионный народ, — продолжил он, имея в виду немцев, — попросту невозможно истребить до последнего мужчины, женщины и ребенка". Разумеется, "Советы не могли всерьез взяться за рабочих и фермеров, — пустился в рассуждения агент, — они нужны в любой стране". Вероятно, кто-то находил утешение в подобных оправданиях. Другие прибегали к спиртному, пользуясь "самым ничтожным поводом, чтобы выпить последнюю бутылку, приберегаемую для празднования победы... или возвращения мужа или сына". Люди открыто говорили в автобусах и поездах "среди совершенно незнакомых попутчиков" о вещах, которые "еще несколько недель назад никому и в голову не пришли бы", и в последние дни войны сосредоточивались на практических задачах, откладывая неприкосновенный запас, пытаясь найти места для укрытия или добывая яд, пистолеты и другие средства самоубийства".
Стоя перед бездной неведомых масштабов, переполненные ужасом люди спрашивали себя, что это значит, что Германия проигрывает войну, и какой смысл таится в колоссальном разгроме и разрушении жизни. Или, хуже того, понимали, что извлекать из этого нечего. "Ощущение, что во всем этом нет смысла, заставляло сотни тысяч немцев испытывать почти физическую боль", — писал агент СД. Он слышал, как люди говорили: "Мы не заслужили, чтобы все так обернулось" или "Мы не заслужили, чтобы нас ввергли в катастрофу". В конце концов, разве они не выполняли свой долг? Разве не делали то, что им приказывали? Даже в разгар ужасов войны — бомбардировок, бесконечных бессонных ночей, когда горели дома и терялись родные и друзья, — разве немецкий народ "не доходил до пределов своих физических возможностей в этой войне и не проявлял верность, терпение и готовность к самопожертвованию, невиданные ни для какой другой нации?"