Все новости
Что общего у насилия и заразных болезней?
Что общего у насилия и заразных болезней?
Что общего у насилия и заразных болезней?
Что общего у насилия и заразных болезней?
Что общего у насилия и заразных болезней?
Фрагменты новых книг

Что общего у насилия и заразных болезней? Отрывок из книги "Законы эпидемий"

В издательстве "Синдбад" выходит книга эпидемиолога и математика Адама Кучарски. ТАСС публикует отрывок о насилии как инфекции

С началом пандемии COVID-19 Адам Кучарски из Лондонской школы гигиены и тропической медицины стал одним из главных публичных экспертов в Великобритании. Тогда же в британских магазинах появились его "Законы эпидемий", так что коронавирус в ней упоминается вскользь, да и вообще эта книга не только про болезни. Кучарски пишет о заражениях, понимая их так же широко, как когда-то Дуглас Рашкофф, популяризировавший в своем "Медиавирусе" докинзовское понятие "мем". Но если у Рашкоффа вирус был просто броской метафорой, то Кучарски применяет к моде, финансовым рынкам, насилию и котикам на сайте Buzzfeed строгий научный аппарат.

Упомянутый в отрывке Гэри Слаткин — американский эпидемиолог, который боролся с эпидемиями в Африке. Вернувшись в Чикаго, он использовал свои методы для анализа преступности. 

Сегодня при описании заразных болезней мы говорим о микробах, а не о миазмах; но Гэри Слаткин считает, что в отношении темы насилия мы еще не достигли такого прогресса: "Мы увязли в морализаторстве и по-прежнему делим людей на хороших и плохих". Он указывает на тягу многих сообществ к наказаниям — отношение к насилию не менялось в них столетиями. "У меня такое чувство, что я живу в прошлом", — говорит Слаткин.

Биологи давным-давно отказались от теории нездорового воздуха, но дискуссии по поводу преступности по-прежнему выстраиваются вокруг плохих людей. По мнению Слаткина, одна из причин состоит в том, что заразность насилия кажется менее очевидной, чем заразность болезней: "Здесь нет какого-то незаметного микроорганизма, который можно было бы разглядеть под микроскопом". Однако он видел явные параллели между инфекционным заболеванием и насилием. "Я помню посетившее меня озарение, когда я спросил кого-то: "Каков главный фактор насилия? И каков главный прогностический показатель?" Ответ звучал так: "Случившееся ранее насилие". По его мнению, это был очевидный признак заражения. И тогда Слаткин задумался: что, если применить к проблеме насилия методы, используемые для борьбы с заразными заболеваниями?

У вспышек болезней и насилия много общего — например, временной интервал между воздействием и симптомами. У насилия, как и у инфекции, есть инкубационный период: симптомы проявляются не сразу. Иногда насилие довольно быстро приводит к новому случаю насилия — например, одна преступная группировка может почти мгновенно отомстить другой. В других случаях последствия проявляются через продолжительное время. В середине 1990-х годов эпидемиолог Шарлотта Уоттс сотрудничала со Всемирной организацией здравоохранения при проведении масштабного исследования домашнего насилия в отношении женщин. Будучи по образованию математиком, Уоттс занялась исследованием болезней и сосредоточилась на ВИЧ. Анализируя распространение ВИЧ, она заметила, что насилие в отношении женщин влияет на передачу инфекции, поскольку делает секс небезопасным. Но это пролило свет на более серьезную проблему: никто не знал, насколько распространено такое насилие. "Все соглашались с тем, что нам необходимы данные по всему населению", — отмечала Уоттс.

Исследование под эгидой ВОЗ было начато благодаря тому, что Уоттс и ее коллеги применили методы, используемые в здравоохранении, к проблеме домашнего насилия. "Во многих предыдущих исследованиях домашнее насилие рассматривалось как проблема полиции, или же авторы фокусировались на психологических факторах насилия, — объясняет Уоттс. — Работники здравоохранения спрашивают: "Какова общая картина? Что говорят данные о разных факторах риска — индивидуальных, общественных, связанных с личными отношениями?" Высказывались предположения, что домашнее насилие связано исключительно с обстоятельствами или культурой, но так бывает не всегда. "Действительно, существуют общие закономерности, которые проявляются регулярно, — говорит Уоттс. — Например, когда человек подвергается насилию в детстве".

В большинстве регионов, где проводилось исследование ВОЗ, как минимум одна из четырех женщин в прошлом подвергалась физическому насилию со стороны партнера. Уоттс отметила, что для насилия характерна особенность, которую в медицине называют дозозависимым эффектом. В случае с некоторыми болезнями риск появления симптомов зависит от дозы патогена, воздействующего на человека: малая доза с меньшей вероятностью вызовет тяжелые осложнения. Факты указывают на наличие похожего эффекта в отношениях между людьми. Если в прошлом мужчина или женщина уже прибегали к насилию, это повышает вероятность домашнего насилия в будущих отношениях. Если опыт насилия есть у обоих партнеров, риск возрастает еще больше. Это не значит, что люди, прибегавшие к насилию в прошлом, обязательно будут применять его в будущем; как и в случае со многими инфекциями, столкновение с насилием не всегда ведет к появлению симптомов. Но и здесь многое зависит от целого ряда факторов — воспитания, образа жизни, социальных связей, — которые могут повышать риск вспышки.

Другая важная особенность вспышек болезней заключается в том, что случаи заболевания обычно кластеризуются в определенных местах, причем заражение происходит за короткий период времени. Вспомним вспышку холеры на Брод-стрит, когда почти все заболевшие были жителями домов, расположенных вокруг водоразборной колонки. Аналогичные закономерности наблюдаются и в случае с актами насилия. Кластеры членовредительства и самоубийств веками существовали в школах, тюрьмах и военных гарнизонах. Однако кластеризация самоубийств не обязательно свидетельствует о заражении. Как мы уже убедились на примере социального заражения, люди часто ведут себя одинаково по другим причинам — например, из-за некоей особенности общей для них среды. Один из способов исключить эту вероятность — проанализировать последствия смертей знаменитостей: рядовой гражданин с большей вероятностью узнает о самоубийстве известного человека, чем наоборот. В 1974 году Дэвид Филлипс опубликовал эпохальную статью, в которой анализировалось то, как СМИ освещают самоубийства. Он выяснил, что, когда какая-нибудь британская или американская газета помещает на первой полосе заметку о самоубийстве, количество самоубийств в данном регионе сразу же возрастает. Дальнейшие исследования выявили похожие связи с сообщениями в СМИ; это свидетельствовало о том, что самоубийства заразны. В ответ на это ВОЗ опубликовала рекомендации по ответственному информированию о самоубийствах. Журналистам рекомендовалось указывать в заметках, куда людям следует обращаться за помощью, а также избегать сенсационных заголовков, подробных описаний способа самоубийства и намеков на то, что уход из жизни был решением проблемы.

К сожалению, СМИ часто игнорируют эти указания. Исследователи из Колумбийского университета выявили 10-процентный рост числа самоубийств в течение месяца после смерти актера Робина Уильямса. Они указали на возможный эффект заражения, поскольку многие СМИ, сообщавшие о смерти Уильямса, не придерживались рекомендаций ВОЗ. Наибольшее число самоубийств отмечалось среди мужчин среднего возраста: они использовали тот же способ, что и Уильямс. Подобный эффект наблюдается и при массовых расстрелах; по оценке авторов одного из исследований, на каждые 10 случаев массовых расстрелов в США приходится два дополнительных случая, вызванных социальным заражением.

Немедленный всплеск самоубийств и массовых расстрелов после соответствующих репортажей указывает на то, что интервал между одним заразным событием и следующим — эпидемиологи называют его временем генерации — относительно невелик. В некоторых кластерах самоубийств отмечалось множество смертей, случившихся всего за несколько недель: так, в 1989 году во время вспышки самоубийств среди старшеклассников в Пенсильвании за 18 дней было зарегистрировано девять попыток суицида. Если эти события стали результатом заражения, то в ряде случаев время генерации не превышало нескольких дней.

Кластеризация характерна и для других видов насилия. В 2015 году в США четверть всех убийств с применением огнестрельного оружия приходилась на районы с общим числом жителей не более 2% от населения страны. Когда Гэри Слаткин и его коллеги решили подойти к проблеме насилия так, как если бы это была вспышка болезни, они выбрали именно эти районы. Свою первую программу они назвали CeaseFire ("Прекращение огня"); позднее на ее основе была создана крупная организация Cure Violence. Потребовалось некоторое время, чтобы понять, какой подход лучше использовать. "Мы пять лет разрабатывали стратегию, прежде чем начать действовать", — рассказывает Слаткин. Метод Cure Violence сводится к трем составляющим. Во-первых, к работе привлекаются миротворцы, которые выявляют потенциальные конфликты и пытаются предотвратить распространение насилия. Например, если кто-то попадает в больницу с огнестрельным ранением, миротворец отговаривает его друзей от ответного нападения. Во-вторых, определяются группы риска, и социальные работники стараются изменить их настрой и поведение. Они помогают людям найти работу или вылечиться от наркотической зависимости. И в-третьих, ведется работа над изменением социальных норм всего сообщества в отношении огнестрельного оружия. Идея заключается в том, чтобы люди услышали голоса тех, кто выступает против культуры насилия.

Миротворцы и социальные работники набираются непосредственно из сообществ, пораженных насилием; среди них есть и бывшие преступники. "Мы нанимаем тех, кто пользуется доверием в сообществе, — объясняет Чарли Рэнсфорд, директор по науке и политике Cure Violence. — Чтобы изменить поведение людей и отговорить их от тех или иных поступков, полезно знать о них больше; хорошо, если и они будут чувствовать, что вы их понимаете, и даже знать вас или кого-то из тех, кто вас знает". Эта идея также используется для предотвращения вспышек инфекционных болезней: например, к участию в программах борьбы с ВИЧ часто привлекают бывших работников секс-индустрии, чтобы те помогли изменить поведение людей из группы риска.

Первый проект Cure Violence стартовал в 2000 году в чикагском районе Вест-Гарфилд-парк. Почему был выбран именно этот район? "В то время это был участок с самым высоким уровнем насилия в стране, — объясняет Слаткин. — Как и многие эпидемиологи, я всегда стремился попасть в центр вспышки, поскольку это лучшая возможность проверить себя на прочность и сделать что-то действительно важное". Через год после начала программы число случаев стрельбы в районе сократилось примерно на две трети. Изменения произошли так быстро, поскольку миротворцы прерывали цепочки распространения насилия.