Смех — одно из самых загадочных явлений человеческого поведения. И не только человеческого. Он может сопровождать почти любую эмоцию: радость, веселье, удивление, нервозность, грусть, страх, стыд, ненависть, насмешку и злорадство. Есть интеллектуальные шутки, которые не понятны почти никому, а есть понятные всем — независимо от культуры.
Ученые до сих пор не могут до конца объяснить природу смеха. И все же, перефразируя Маяковского, можно сказать: "Если люди смеются — значит, это для чего-нибудь нужно". Предлагаем вам вместе с нами разобраться, что думали о смехе и юморе философы и ученые разных времен.
Смех как оружие
Самая ранняя из дошедших до нас теорий юмора, восходящая еще к древнегреческим философам, утверждает: люди смеются над собой и другими, потому что это дает им чувство превосходства. Главный персонаж комедий Античности — человек, попавший в трудное положение и не способный его преодолеть. Наблюдая за его страданиями, публика испытывает одновременно жалость и удовольствие: да, ему плохо, но мне-то хорошо! Особенно на его фоне.
Много веков спустя Томас Гоббс высказал похожую мысль, но в духе философии Нового времени. Согласно ей, изначальным состоянием человечества была война всех против всех. Потом возникло общество (а позже и государство), которое обуздало агрессивные стремления отдельных людей с помощью законов. Но желание превосходства никуда не делось. По мысли Гоббса, юмор как раз и позволяет возвыситься над другими без борьбы — за счет высмеивания.
В XIX веке Фридрих Ницше тоже будет говорить о превосходстве, но в другом ключе — в социально-критическом. Для него смех — это инструмент борьбы с отжившими нравами. Мораль, вера, обычаи строились на подавлении личности. Чтобы стать подлинно свободной, личность должна сбросить с себя оковы навязанных ценностей. И наиболее удачное средство для этого Ницше усматривает в шутке, в смехе. То, что смешно, уже не имеет власти и не может подчинять.
По-своему эту мысль развивает современный философ Славой Жижек, когда анализирует фильм "Джокер" Тодда Филлипса. Главный герой хочет смешить людей, но внутренне страдает от их непонимания и пренебрежения. Его улыбка — вынужденная и даже болезненная. Когда же он осознает, что его мир целиком построен на абсурде и лжи, он надевает маску шута уже осознанно. "Мне нечего терять, — говорит он, выступая в эфире популярной передачи. — Ничто не может причинить мне вред. Моя жизнь — всего лишь комедия".
В образе Джокера идея ницшеанского смеха — бунтарского, нигилистического, разрушительного — доведена до абсурда. Его шутки опасны уже не тем, что потрясают устои. Они буквально несут смерть и разрушение. Впрочем, как и в древнегреческих комедиях, последствия здесь не выходят за рамки художественной реальности самого Джокера. Но мы можем понять его чувства. А в чем-то и посочувствовать.
Смех как спасение от абсурда
Теория превосходства учитывает только злой смех — сатиру, иронию, сарказм. Она не объясняет, почему нас веселят ситуации, где никто не пострадал и некого считать неудачником. Например, по легенде, древнегреческий философ Хрисипп однажды угостил своего осла вином, а затем умер от смеха, наблюдая, как тот пытается есть инжир. Конечно, пример сам по себе невеселый. Но он хорошо показывает другой механизм рождения смешного — из несоответствия.
Смешное рождается из того, что мы сейчас назвали бы разрывом шаблона. Когда глава государства вдруг начинает дирижировать оркестром — это смешно. Когда из костюмчика с бабочкой выглядывает голова бульдога — это смешно. Нелепость смешна, потому что обманывает ожидания. Современный британский ученый Ричард Уайзман проанализировал десять тысяч шуток и анекдотов и пришел к выводу, что юмор во всех из них строится на несоответствии ожиданий и действий. Например, герой хочет быть умнее, но выставляет себя дураком; супруги живут вместе, но ненавидят друг друга; всемогущий бог допускает глупую ошибку.
Согласно объяснениям современных психологов, через смех разрешается напряжение разума — когнитивный диссонанс. Если что-то в окружающем мире противоречит нашим ожиданиям, мы чувствуем себя неуютно (часто не осознавая этого). Наш разум инстинктивно стремится избавиться от противоречия — например, с помощью отрицания и умолчания. Не случайно многие анекдоты и мемы "проходятся" по темам, которые неловко обсуждать: насилие и невинность ("маленький мальчик нашел пулемет"), принципы и реальные поступки ("я готов плюнуть в морду каждому, кто назовет меня некультурным"), сакральное и бытовое (см. мемы "Страдающего Средневековья").
Смех позволяет "обезопасить" столкновение противоречий в нашей голове: мы признаем, что ситуация нелепа, но не боремся с ней, а принимаем ее во всей полноте. Британский мыслитель Артур Кестлер удачно назвал этот способ каналом наименьшего сопротивления. Возможно, в этом и кроется разгадка того, почему у людей с развитым интеллектом часто и с чувством юмора все в порядке. Юмор спасает нас от наивности и легковерности, позволяет глубже проникать в суть вещей.
Смех как предохранитель
Помните сцену из "Иронии судьбы", где трезвеющего Лукашина настигает осознание своего положения: "Значит, Галечка сейчас в Москве, а я на полу в Ленинграде"? Он пригласил невесту к себе встречать Новый год, а сам оказался в другом городе, в чужой квартире. Мы физически чувствуем, что в этот момент творится в голове у героя. На пару мгновений он застывает, а затем… выдавливает два коротких нервных смешка.
А вот как Артур Конан Дойл (кстати, дипломированный врач) описывал встречу доктора Ватсона с одним из клиентов Холмса: "Откинувшись на спинку стула, он весь трясся от смеха, и в его смехе звучала какая-то высокая, звенящая нота. Мне, как медику, его смех не понравился. <...> Им овладел один из тех истерических припадков, которые случаются у сильных натур, когда переживания уже позади". Здесь стоит пояснить: клиента только что пытались убить.
Почему люди иногда смеются в самых, казалось бы, неуместных обстоятельствах? Когда впору плакать, забиваться в угол и дрожать? Здесь на помощь приходит физиология. В XIX веке английский философ и натуралист Герберт Спенсер именно так и рассматривал смех — как физиологическую реакцию организма на нервное напряжение и перевозбуждение. Он считал радость и страх родственными эмоциями. Только следствием первой является смех, а второй — дрожь. Другими словами, человек, смеясь, освобождается от эмоционального груза.
Позже эту "теорию разрядки" взял на вооружение отец психоанализа Зигмунд Фрейд. В своей книге "Остроумие и его отношение к бессознательному" он писал, что в форме шутки выражаются мысли, обычно подавляемые Сверх-Я (в психоанализе под Сверх-Я понимаются моральные установки, внушаемые человеку обществом). Соответственно, смех — результат высвобождения накопленной психической энергии. С помощью шутки человек обманывает своего внутреннего цензора, запрещающего ему открыто выражать негативные эмоции: досаду, обиду и злость.
Интересно, что современные эмпирические (основанные на наблюдениях) исследования выявили связь между чувством юмора и психологической устойчивостью. Когда человек часто прибегает к юмору в трудных ситуациях, он реже подвержен депрессиям, тревогам и чувству беспомощности. Многие сторонники теории естественного отбора считают, что чувство юмора сохранилось в ходе эволюции именно как полезный механизм, который обеспечивает выживание и мобилизацию ресурсов в опасной ситуации.
Смех как способ завоевать популярность
Кстати, об отборе. Наверняка вы не раз замечали, как человек с чувством юмора притягивает других, становится душой компании. Это наблюдение подтверждается и исследованиями. Психологи из Университета Саймона Фрезера провели эксперимент с сотней студентов, которые должны были участвовать в "быстрых свиданиях". По правилам эксперимента, нужно было составить впечатление о партнере всего за несколько минут общения. Оказалось, шутки участников делали их привлекательнее в глазах других.
В 2005 году биологи Дэвид Слоан Уилсон и Мэтью Жерве предложили свое объяснение эволюционных преимуществ смеха и юмора. По их мнению, в поколениях закрепляются прежде всего те формы поведения, которые способствуют выживанию группы, а не только конкретной особи. И смех оказался важен именно как поведение, которое способствовало сплочению и кооперации внутри сообщества. Но в то же время и как способ завоевать популярность (а значит, и оставить потомство).
Уилсон и Жерве говорят о двух разных типах смеха. Первый — спонтанный, эмоциональный, импульсивный и непроизвольный — это подлинное выражение веселья и радости. Он проявляется в улыбке ребенка, игре, щекотке и называется дюшенновским смехом, в честь ученого Гийома-Бенджамина-Амана Дюшенна, который впервые описал его в середине XIX века. Где-то между четырьмя и двумя миллионами лет назад дюшенновский смех стал своего рода социальным клеем, средством эмоционального сближения между членами группы в периоды безопасности и насыщения.
У некоторых наиболее развитых животных дюшенновский смех не только закрепился, но и развился. Например, у дельфинов есть специальные звуки, которые они издают только во время игривых драк, но никогда — при реальной агрессии. Это уже шаг к настоящему чувству юмора, которое определяет другой тип смеха — недюшенновский. С его помощью высокоразвитые животные тестируют границы допустимого и утверждают свой статус. Может быть, разгадка популярности остряков как раз в этом: их поведение мы подсознательно ассоциируем со статусностью.
Впрочем, вовсе не обязательно считать, что смех сводится к какой-то одной функции. В каждой шутке есть доля любой из них. Кто-то делает мемы про родительские невзгоды, чтобы бросить вызов общественным требованиям — и одновременно справиться со своей тревогой. А кто-то потешается над нелепыми поступками сильных мира сего, чтобы бросить им вызов — и вызвать у сторонников восхищение своей смелостью.
Антон Солдатов
