Женский протест
«Женский день» изначально учредила Социалистическая партия Америки, но это было еще 28 февраля 1909 года, так как праздник с сопутствующими политическими мероприятиями предлагалось привязать к последним выходным февраля. Позже, в военном Петрограде 1917 года в последнюю февральскую субботу прошел женский марш под лозунгом «Хлеба и мира», а спустя четыре дня император Николай II подал в отставку, власть перешла ко Временному правительству, которое после еще одного массового женского митинга (40 тысяч участниц) предоставило право голоса всем безотносительно пола.
Вдохновленные эффектом и как минимум поначалу активно поддерживающие движение за эмансипацию женщин большевики сделали праздник национальным, а уже затем этот праздник стал отмечаться как международный в привычную нам дату. Таким образом, празднование 8 Марта довольно-таки тесно связано с российской историей. Кроме того, по своей сути это не столько «день хранительниц домашнего очага», сколько революционно-политический праздник — в тот момент, когда он зародился, женщины могли голосовать только в очень немногих странах, а даже гениальным исследовательницам зачастую приходилось работать в университетах нелегально. Эмми Нётер, одной из величайших фигур математической физики XX века, попасть в Геттингенский университет не помогла даже рекомендация знаменитого к тому моменту Давида Гильберта (именно он, в частности, консультировал Эйнштейна); Нётер читала лекции нелегально и без зарплаты. В Гарварде, одном из лучших университетов США, первая женщина-«профессорка» появилась в 1919 году, но до должности заведующей кафедрой первая женщина в этом вузе добралась лишь в 1948-м.
Женские движения, которые и принесли нам праздник 8 Марта, добились своей первоочередной цели — избирательного права для женщин — в первой половине XX века, хотя многие страны подписали соответствующие законы еще позже. В 1930-е годы активность суфражисток несколько стихла, но после Второй мировой войны их сменило то, что ныне называют второй волной феминизма: новым требованием была равная оплата за равный труд, доступ к карьерному росту, защита от систематического насилия и просто признание заслуг женщин в истории человечества. Во всех этих направлениях было чем заняться: закон, прямо запретивший дискриминацию в оплате труда, приняли в тех же США лишь к 1963 году. А до этого, в 1949-м, средний оклад женщин-инженеров составлял $ 2833 против $ 4577 у мужчин; да и вообще женщины в науке или инженерном деле, не говоря уж о политике и руководящих постах, были скорее исключением, чем правилом. По нашу сторону океана ситуация была немногим лучше, и лишь страны социалистического лагеря могли похвастаться если не окончательным решением проблемы дискриминации, то хотя бы массовым вовлечением женщин в квалифицированный оплачиваемый труд, науку и политику. Но СССР, в общем-то, ничего иного и не оставалось: Великая Отечественная война привела к дефициту мужчин в гораздо большем масштабе, чем в США или даже непосредственно попавшей под немецкие бомбы Западной Европе.
Прорыв в академическую среду
В 1960-е годы вторая волна феминизма наконец докатилась до академического сообщества и породила woman studies, женские исследования. Поначалу это были группы ученых, которые составляли биографии выдающихся женщин, искали забытые и незаслуженно отброшенные на свалку мужской истории произведения. Дух их работы передает эссе Линды Нохлин «Почему не было великих художниц» 1971 года. Эта работа была опубликована поначалу в книге с говорящим названием Woman in Sexist Society: Studies in Power and Powerlessness («Женщина в сексистском обществе: исследования власти и бессилия»), но позже стала классическим текстом, вошедшим едва ли не во все академические курсы гендерных исследований. Приведем две цитаты из русского перевода статьи — на их примере видно, как Нохлин обращается к конкретным историческим фактам для ответа на свой общий вопрос.
Цитата #1: «Ответ, почему же не было великих женщин-художниц, кроется не в природе индивидуальной гениальности или в ее недостатке, но в природе существующих социальных институтов и того, что они запрещают или поощряют в отношении разных общественных классов и групп. Рассмотрим для начала такой простой, но необходимый предмет, как свободный доступ женщины — начинающей художницы — к обнаженной модели в период от эпохи Возрождения и почти до конца XIX в., когда тщательное и продолжительное обучение рисованию обнаженной натуры составляло основу художественного ученичества для любого молодого художника. <> Еще в 1893 г. „дамы“ — студентки Королевской академии в Лондоне — не допускались на занятия рисунком с обнаженной натуры, а позже, если их туда пускали, модель должна была быть „частично задрапирована“. <> Их положение было сходно с положением студента-медика, которому запретили бы анатомировать или даже просто наблюдать нагое человеческое тело».
Цитата #2: «В популярной в свое время в Америке и Англии книге домашних советов миссис Эллис „Семейный советчик и домашний наставник“ (The Family Monitor and Domestic Guide), опубликованной в первой половине XIX в., автор предостерегала женщин от соблазна чрезмерно преуспеть в любом занятии».
«Женские исследования» проводились через призму феминистcкой оптики, и это было закономерно: те, кто ими занимался, выросли в мире, активно выталкивающем женщин из науки и политики. Поиски великих женщин прошлого приводили к вопросу о том, почему же их было так мало, а это, в свою очередь, заставляло говорить про системный характер неравенства. Проблемы не ограничивались каким-то одним государством или сообществом: и в медицинской школе Гарварда XIX столетия противились идее принимать женщин, и Софья Ковалевская уехала из Российской империи потому, что там было запрещено принимать женщин в высшие учебные заведения. А Маргарет Энн Бакли была прекрасным врачом и дослужилась в Британской империи аж до чина полковника-лейтенанта (аналог нашего подполковника), но лишь потому, что ходила в мужской одежде и вплоть до самой смерти была известна как Джеймс Барри; британские власти не афишировали этот факт до 1958 года. В феминистских критических работах заговорили о связи распределения власти с полом, о том, как половые отличия порождают социальные, — так в семидесятые годы в академическую среду пришло понятие гендера.
После пола
Самое простое, хотя и не самое корректное определение гласит, что гендер — это социальный пол. Иными словами, есть пол как совокупность биологических признаков, а есть то, что приобретается под влиянием воспитания и культуры: мы рождаемся с разными гениталиями и разным телом, но мнение о том, допустимо ли носить юбку, формируется уже вовсе не на основе биологических факторов. Гендер проявляется в выборе одежды, профессии, слов и выражений, а также многого другого. Например, в своей книге Gender Advertisement социолог Ирвин Гофман проанализировал позы и жесты персонажей рекламных фотоснимков и вывел ряд фундаментальных гендерных закономерностей. Женщин, например, в рекламе чаще изображают сидящими ниже мужчин, женщины на фотографиях из книги Гофмана чаще улыбаются и вообще проявляют эмоции, а когда типичную рекламу с участием фотомоделей-женщин переснимают, заменив фотомоделями-мужчинами, выглядит это более чем специфически.
Биологических причин, по которым мужчине нельзя носить штаны в обтяжку, на самом деле не существует. Более того, в ряде ситуаций именно такая одежда оказывается предпочтительна как раз в силу мужской анатомии. Однако наши культурные установки заставляют ограничивать «гендерные нарушения» классом для йоги или спортивным залом. Гендер диктует человеку, как выглядеть, чем заниматься, что говорить, какую аватарку ставить в соцсетях и как сидеть за столом — все это не тождественно полу.
Выделение гендера привело к настоящему прорыву на стыке антропологии с социологией, недаром в обширной «Социологии» Энтони Гидденса этому понятию уделяется целая глава. Социальная система, делящая мир на «женский» и «мужской» (или на большее число категорий), является частью любого известного науке общества. Она связана с фундаментальными вопросами распределения ресурсов, с воспроизводством потомства и воспитанием, так что без гендерного измерения многие гуманитарные проблемы попросту не решаются.
Если говорить, к примеру, о современных российских реалиях, то гендерная проблематика возникает в контексте изучения трудовой миграции, родительства, изменяющегося института семьи, домашнего труда, романтических взаимоотношений и выбора профессии подростками. Все это исследуется российскими социологами, антропологами и психологами. Примером может быть, в частности, сборник «Новый быт в современной России» со статьями про труд нянь, потребительские практики среднего класса, взаимодействие гинекологов и пациенток, участие отцов в родах и даже практику пеленания детей. Другие исследования — это, например, «Насилие над женами в российских семьях», «Заботливый дом: уход за пожилыми родственниками и проблемы совместного проживания» или «Православные медиа: гендерный аспект».
Что дальше
Теоретическая база и гендерных исследований как академической дисциплины, и феминизма как общественно-политического движения продолжает развиваться. Вторую волну феминизма сменила в 1990-е годы третья, а в последнее время говорят и о четвертой, отличающейся фокусом на новых медиа. Гендерная концепция, которая в свое время сменила полоролевую модель, была дополнена и расширена, а поле гендерных исследований расширилось и теперь включает изучение как маскулинности, так и небинарных гендерных идентичностей (вводная антология Transgender Studies Reader насчитывает два тома по 50 текстов). Курсы гендерных исследований охватывают такие дисциплины, как экономику, культурологию, социологию, антропологию, психологию и медицину — зачастую только их комбинация дает адекватный ответ на поставленные вопросы.
Может ли женщина ездить на велосипеде? Не помешает ли развитая иннервация матки работать на выборной должности? После того как наши прабабушки переехали в города, начали зарабатывать деньги, получать образование и участвовать в политических процессах, эти «острые гендерные вопросы» с газетных страниц 1900-х годов выглядят смешно и нелепо. А что будет дальше? Если учесть прогресс биотехнологий, слова из провокационной публицистической книги «Диалектика пола» Суламифи Файерстоун кажутся уже не частью политического памфлета: канадская феминистка в 1970 году сказала, что настоящая гендерная революция произойдет тогда, когда женщины освободят себя от биологического бремени воспроизводства. Получение половых клеток из стволовых путем перепрограммирования уже стало реальностью, пусть и на мышах; искусственная матка находится в стадии разработки; британская специалистка по репродуктивным технологиям и биоэтике Аарти Прасад пишет в своей книге Like a Virgin, что эти технологии — удел буквально ближайших поколений. По осторожным оценкам, наши правнучки смогут стать папами — и что тогда будет с институтом семьи, как он трансформируется?
Понимание того, как мы пережили и переживаем другие глобальные изменения, от урбанизации до финансовых кризисов, должно помочь нам не потерять себя в изменениях, которые еще не произошли.
Алексей Тимошенко