«Встала из мрака младая с перстами пурпурными Эос…» — так или как-то похоже начинал в гомеровские времена какой-нибудь сказитель свое повествование о войнах и странствованиях. Что заставляло его переходить на поэтический язык? Почему нельзя было проще — что-то вроде «Рано утром молодая Эос с пурпурными перстами встала из мрака»? Почти любой древний эпос в основном представляет собой стихи, и не случайно. Стихотворная форма: ритм, рифма, поэтические формулы — была необходима при устной передаче длинных текстов. Зачем? Да просто потому, что иначе человеку — сказителю — трудно запомнить большие объемы текста. Попробуйте выучить наизусть «Войну и мир» и согласитесь, что «Евгения Онегина» учить значительно проще.
Кроме этого, древний эпос еще и часто складывался из отдельных частей-сюжетов, которые в более раннюю эпоху могли существовать как отдельные истории с теми же или иными героями. Такие истории как будто склеивали в единый длинный рассказ. Это тоже вызвано условиями, продиктованными необходимостью устной передачи: из относительно независимых сюжетов складываются строительные блоки длинного повествования, которые передаются из поколения в поколение и запоминаются благодаря ритмизованным структурам и формулам. Склеить разнородные блоки можно с помощью одинаковых зачинов, одинаковых героев, одинакового ритма речи, строения сюжета. Так и устроены древние сказания, которые читали нараспев или, может быть, даже пели «древние старцы», один из которых нам известен под именем Гомера.
При этом гомеровский эпос, да и в целом древнегреческая поэзия, устроены довольно сложно. Очевидно, что этой традиции предшествовала большая предыдущая культурная традиция, идущая из обширного, единого в культурном отношении региона — древнего Ближнего Востока и Малой Азии II тыс. до нашей эры, времени позднего бронзового века, времени великих царств древности, времени, предшествовавшего «темным векам» начала I тыс. до н.э., когда рушились эти самые великие царства и начиналась куда более знакомая нам цивилизация, описанная в Библии и древнегреческой литературе.
Итак, чтобы быть услышанным и усвоенным последующими поколениями, эпос дописьменной эпохи должен быть поэтическим — изложенным так, чтобы при произнесении вслух возникал некий ритм, и построенным из «строительных блоков» отдельных сюжетов. Именно такими, вероятно, были сказания, сложенные в Месопотамии и зафиксированные в первых письменностях мира, на шумерском и аккадском языках, в третьем и втором тысячелетиях до нашей эры. Например, эпос о Гильгамеше собрали из шумерских сказаний аккадцы где-то в XVIII веке до нашей эры. Достоверно известно, что в те времена уже была музыка, под которую пели песни; в шумерском языке есть слова, обозначавшие песни; найдены клинописные таблички, записи которых, вероятно, позволяют реконструировать звучание шумерской и аккадской музыки; в археологических раскопках, в частности в раскопках города Ур, обнаружены лиры, а энтузиасты даже пытаются делать их копии и играть музыку, которая звучала четыре с половиной тысячи лет назад — до строительства египетских пирамид и Стоунхенджа. Безусловно, традиция напевного повествования под лиру была известна по всему Ближнему Востоку еще 5 тысяч лет назад.
Что касается музыки, из дошедших до нас документов нам известна клинописная традиция нотной записи. Еще полвека назад, в начале 1950-х годов, были найдены клинописные «партитуры», использовавшиеся во II тыс. до н.э. от Шумера до Угарита и Хеттского царства.
Анна Килмер, профессор ассириологии из Калифорнийского университета (Anne Draffkorn Kilmer) еще в 1960 году опубликовала прочтение таблички из Ниппура, датируемой серединой II тыс. до н.э., которую она трактовала как нотную запись для девятиструнного инструмента. Затем Килмер еще раз обследовала табличку и выяснила, что это музыкальная прогрессия от одного до семи и обратно. Немного раньше ассириолог Марсель Дюшесне Гиллемин отметила, что только семь из девяти струн учитываются в нотации и что в переложении для лиры нотация отличается от той, которой пользовались древние греки. Исследователи полагают, что на древнем Ближнем Востоке не знали полифонии, что косвенно подтверждается тем, как звучат традиционные еврейские псалмы и произведения древней сиро-халдейско-христианской литургической традиции. Ее изыскания лежат в основе современных попыток реконструировать звучание шумерской и аккадской музыки, таких как проект трех энтузиастов из The Lyre Ensemble (один из участников которого создал реплику Золотой арфы из Ура).
Конечно, возникает соблазн попробовать прочитать вслух и сами стихи, записанные клинописью. Ассириолог Мартин Вортингтон из Кембриджского университета даже попробовал начитать аккадские поэтические тексты, в частности «Эпос о Гильгамеше». Его чтение основано на текущих знаниях о фонетике аккадского языка и просодии аккадских стихотворных текстов. Рим Нуруллин, ассириолог из Института классического Востока и античности НИУ ВШЭ, впрочем, крайне скептически относится к попыткам британского ученого зачитывать вслух стихи на аккадском с английским акцентом — слишком уж мало мы знаем о том, как они действительно читались.
Чтобы приблизиться к пониманию принципов стихосложения на шумерском, аккадском, хеттском языках во II тыс. до н.э., то есть, чтобы понять, как же могла звучать речь шумерского или аккадского предшественника Гомера, необходимо сравнить разные клинописные традиции того времени на максимально большом материале, используя современные подходы к обработке данных с помощью статистических методов.
Здесь нужно напомнить, что стих — это урегулированная речь, то есть такая речь, при которой человек автоматически считает определенные ее компоненты — слоги, ударения, моры (долготу звучания слога).
Если важно количество слогов в строке, то это силлабический стих, если ударений — тонический. Французский стих, например, силлабический, а тоникой написаны древнескандинавские саги и древнерусские былины. В силлабо-тонике урегулировано и количество слогов, и количество ударений, и именно этот принцип безраздельно властвует в русской поэзии XIX века.
Но как быть, если принцип стихосложения нам неизвестен, да еще и звучание стиха невозможно воспроизвести и послушать? Если это клинописные знаки на глине, передающие слова на мертвом языке, а не строфы из «Евгения Онегина» на понятном нам русском?
Чтобы выяснить, каким образом был урегулирован стих с неизвестным принципом стихосложения, требуется проанализировать большое количество известных нам стихотворных текстов на этом языке, просмотрев все кусочки известных глиняных клинописных табличек, в отношении которых есть подозрение, что это стихи или песня. Дальше нужно записать в одном и том же формате их ритмику, отметив при этом и количество слогов в каждом стихе, и наиболее вероятное количество ударений, и все долгие гласные (актуально, если стих считает продолжительность или количество гласных), и, возможно, рифмующиеся между собой окончания строк. Если вся эта информация будет представлена в виде таблиц с нулями и единицами, то путем автоматической обработки можно найти статистические пики — места, где мы видим наибольшее количество одинаково построенных строк. Такие данные уже просчитываются для стихов на современных языках, и можно сравнить с ними получившуюся картину.
Именно такой большой проект по обсчету данных клинописных языков и начали в этом году отечественные ученые из Института языкознания РАН, пытаясь разобраться в том, каким был ритм клинописного стиха и на чем — на счете слогов или на счете ударений — он строился. Разумеется, без обработки большого количества данных, той самой big data, уловить регулярность в том или ином способе организации стиха невозможно. Поэтому историки вооружились статистическими методами работы с данными и обратились к оцифрованным текстам на клинописных языках древнего Ближнего Востока — шумерском, аккадском, и хеттском — языком могущественной Хеттской империи, контролировавшей Малую Азию II тыс. до н.э. и обращавшейся с гомеровской Троей как со своим вассалом.
Не обойтись здесь и без сравнения с древнегреческим стихом, поскольку о гомеровском эпосе и в целом о древнегреческом стихе мы знаем немало — значительно больше, чем об устройстве «Эпоса о Гильгамеше». Если учесть, что во втором тысячелетии до нашей эры пространство от Тигра и Евфрата до Аттики представляло собой, в общем-то, очень близкое культурное пространство с большим количеством торговых связей, династических браков и литературных заимствований, вполне возможно предположить, что развитие культуры нужно описывать в терминах «из шумер в греки» — с хеттами в качестве посредников при передаче культурной традиции.
Лира как инструмент лингвиста
Реконструкция интонации стиха интересна не только для реконструкции звучания древнего эпоса самого по себе. Важно, что она позволяет узнать больше о звучании речи как таковой — реконструировать, куда могло ставиться ударение в древних языках и какой характер оно имело. Известно, что ударение в языках мира может быть разным по своему устройству. Например, в китайском музыкальное ударение и студентам-иностранцам приходится учиться распознавать тоны. А в русском и английском ударение силовое, то есть ударный слог выделяется силой голоса, а еще, в качестве дополнительной характеристики, звучит немного продолжительнее. В сербских диалектах от двух до четырех тонов, редукция безударного слога не такая сильная, как в русском, и это делает речь черногорца довольно своеобразной для русского уха.
В городах Древнего Востока бронзового века — там, где начиналась наша цивилизация, — тоже звучали разные говоры и интонации. Фонетика семитских языков, таких как аккадский (родственник арабского и иврита), отличалась от фонетики хеттского, древнегреческого и древнеармянского.
Прокатившись в машине времени, мы могли бы услышать звучание базарного дня в Вавилоне как смесь разнообразных акцентов. Реконструкция фонетики древних языков могла бы стать такой машиной времени. Но данных, позволяющих запустить ее шестеренки, пока не хватает.
Реконструкция стиха дает нам мощнейший механизм изучения фонетики мертвых языков. Уже сейчас, когда практически ничего не известно, появляются работы фонетистов, основанные на анализе потенциально стихотворных текстов. В случае с хеттским языком наблюдения за поэтическим материалом, в частности, привели к выкладкам, позволяющим делать выводы об ударности или, наоборот, безударности небольших служебных слов, похожих на русское «же» или «бы», которые и в современной речи часто остаются без ударения. Такие слова, как будто прикрепляющиеся в речи к предыдущему слову, называются энклитиками. В глубокой древности многие индоевропейские языки (родственные языки, имеющие общего прародителя — праиндоевропейский язык, — к этой группе относятся, в частности, русский, английский, французский и, например, персидский) имели такие энклитики, цепляющиеся к первому слову в предложении. В древнерусском языке их предостаточно — об этом хорошо рассказывает академик А.А. Зализняк в своей книжке «Древнерусские энклитики». В современном русском это древнее синтаксическое правило уже почти не соблюдается, а вот в хеттском оно повсюду. Это правило, работавшее, судя по всему, уже 5−6 тысяч лет назад, руководило устной речью, и в какой-то момент, с развитием письменной культуры, начинает исчезать из текстов — те становятся все более литературными. А впервые оно фиксируется именно в текстах глубокой древности, в Малой Азии II тысячелетия до нашей эры, и потому и толком изучить это явление можно, только если мы восстановим принцип хеттского стихосложения.
Используя статистические методы, мы можем выяснить, каким было стихосложение на древнем Ближнем Востоке — единое для языков разных языковых семей или нет. Возможно, стихи складывались одинаково на шумерском и хеттском языках: как в XVII веке в России Ломоносов пытался складывать стихи на русском языке по заимствованному у французов силлабическому принципу, так и хетты могли заимствовать силлабику предшествовавшей им великой культуры и передать ее дальше на Запад, древним грекам. А может, все было наоборот и хеттское стихосложение было тоническим, а греки научились считать слоги через другого посредника (или именно они ее и изобрели)? От ответа на этот вопрос зависит, в частности, наше представление о контактах между разными народами на древнем Ближнем Востоке — в этом очаге европейской цивилизации.
Кто сказал «стих»?
Да, но чтобы провести такие подсчеты, нужно непременно знать, что текст, который предлагается для исследования, стихотворный. А как это понять, глядя на глиняную клинописную табличку? Сколько бы мы ни говорили о том, что древний эпос требует стихотворного урегулирования, всегда остается возможность, что именно данный текст не пели, не представляли слушателям в устной форме, а просто зачитывали «с листа».
Действительно, у нас не очень много средств отличить поэтическую речь от прозаической. Для аккадского и шумерского эпоса есть некоторый научный консенсус, основанный на большом объеме существующих литературных произведений периода, когда и шумерский, и аккадский были языками культуры во всей Месопотамии и Малой Азии, а также на большой традиции исследования литературы. На большом объеме видно, что существуют два вида текстов, в которых легко различить прозу и поэзию, хотя используемый принцип стихосложения пока не доказан и можно только предполагать силлабику для шумерского и тонику для аккадского.
В древнегреческой литературе поэзия и проза также четко различаются: всякий, кто знаком со словом «гекзаметр» и с «Илиадой» — Гнев, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына // Грозный, который ахеянам тысячи бедствий содеял… — знает, как именно упорядочивались стихотворные строки в древнегреческой поэзии. А вот значительно меньший объем хеттской литературы, значительно меньшая по глубине литературная традиция заставляют сомневаться, можно ли там отличить прозу от поэзии. В добавление к небольшому корпусу текстов: хетты, видимо, не утруждали себя при записи поэтических произведений (большей частью заимствованных) делением на строки, а записывали все строки стихотворений подряд.
Большие данные и статистические методы, хочется верить, помогут ученым в этой трудной ситуации. Перебор всех возможных вариантов урегулирования текстов при этом должен совмещаться с перебором возможного деления на поэтические строки. Традиционная филология, когда ученый просто садится и читает, с такой задачей справиться не в состоянии. Здесь без компьютерных методов не обойтись. Но, чтобы задать условия для перебора вариантов (ограничить множественный выбор), в Институте языкознания обращаются к данным современного лингвистического стиховедения. В проекте «Древнейшие стихосложения мира» вместе с хеттологами ИЯз РАН работают совместно ученые-ассириологи, классики (те, кто занимается древнегреческой литературой и языком), а также исследователи современного стиха из Института русского языка РАН, Московского университета и Института классического Востока и античности НИУ ВШЭ.
Именно на современных языках — русском, французском, испанском, английском — был поставлен в Институте русского языка РАН фонетический эксперимент, который показал, что прозаическая и поэтическая речь во всех исследованных языках принципиально отличаются друг от друга одной характерной чертой. В рамках существующих синтаксических теорий это явление пока плохо описывается — необходимую терминологию еще только предстоит придумать. Но можно условно сказать, что стиховеды учитывают тесноту связей между разными морфологическими классами слов, например между существительным и его определением (прилагательным), между наречием и глаголом
Так вот, в поэзии в начале и в конце поэтических строк статистически чаще оказываются тесно связанные слова — видимо, чтобы удержать единство строки. Более слабые связи чаще появляются в середине. Для прозы (если сопоставлять поэтическую строку с прозаическим предложением) расположение связей противоположно. Таким образом, если проанализировать связи между морфологическими классами слов, мы можем нащупать паттерн, который будет ближе или дальше к тому, что в современных языках показывает поэзия. Как предполагают ученые из Института русского языка, работающие под руководством Татьяны Скулачевой, это может оказаться универсальным различием стиха и прозы, определяемым путем автоматической обработки текстов. Для мертвых языков с неизвестной системой стихосложения и, более того, с неизвестным принципом деления на строки и неуверенностью в том, стих перед нами или проза, такие автоматические методы оказываются ключевым решением, способным дать ответ на, кажется, неразрешимые проблемы.
Мария Молина